<<   Чердынцева А.  Зинаида Михайловна потерялась. Слухи, версии

Изначально, по опыту прошлой экспедиции, я выбрала тему, материалы по которой буду собирать: все, что касается низшей демонологии. Но на месте мне представился случай заняться «расследованием» одного события, произошедшего в с. Ухтома и относящегося к разряду из ряда вон выходящих. В итоге мне удалось собрать и проанализировать материалы, связанные с поведенческой моделью в интересующем меня контексте и с интерпретационными уровнями, выявляющимися в текстах информантов при толковании «экстренной» ситуации.

Дело в том, что два года назад в с. Ухтома летом произошло Событие с большой буквы (как выразилась информантка: «Все были в шоке» (Мылова)) — пропала женщина, Зинаида Михайловна Кузьминова, 1926-го года рождения. Вкратце все выглядело так: пошла в лес и плутала неделю, ходя кругами, питалась кореньями и ягодами. Деревню свою видела, а выйти никак не могла, пока ее на восьмой день не нашли лесники. Этот факт надолго, наверное, еще останется в памяти местных жителей — с такой живостью они рассказывали про это Событие. Это действительно было Событием местного масштаба, как и пропажа 5—7 лет назад девочки, которую, в отличие от Кузьминовой, так и не нашли (не раз встречались версии о том, что ее изнасиловали и убили). Все тексты на эту тему изобилуют подробностями, личными предположениями, намеками, догадками, но отдельные детали перипетий пребывания Кузьминовой в лесу кочуют из текста в текст. Видимо, за два года рассказывания и бесконечного пересказывания эта история обрела свою законченную форму, в ней закрепились отдельные факты, которые теперь может выдать назубок любой житель. Но некоторые информанты обладали особой, можно сказать, секретной информацией, которой с нами и поделились.

Узнали мы об этом Событии в первый же день работы от сестер Филиных. Заинтересовались и начали спрашивать всех подряд. Я решила сходить к самой Кузьминовой, но та меня не пустила, потому что накануне тоже произошло событие — у нее цыгане украли деньги, причем на следующее утро все село знало точную сумму украденного. Я решила, что зайду через несколько дней, когда страсти улягутся. Но мне и тут не повезло — через несколько дней Зинаиду Кузьминову госпитализировали, и мне так и не удалось поговорить с ней, зато удалось взять интервью у ее дочери. Однако другому участнику экспедиции взять интервью у Кузьминовой каким-то образом посчастливилось, но про то, как потерялась, она рассказала неохотно и очень кратко, ничего не объясняя.

А в тот день, когда она меня не пустила, мне удалось записать первый наиболее полный из всех текст, описывающий это Событие. Произошло это в буквальном смысле в поле, когда я шла по дороге за деревней и увидела женщину, сидящую на траве, как потом оказалось, в ожидании мужа, ушедшего за грибами. Звали ее Антонина Васильевна Боброва. Сначала она отнеслась ко мне очень настороженно, но, видимо, обстановка располагала к разговору на эту тему, и она разговорилась. Оказалось, что Кузьминова пошла за малиной:

Насобирала бидончик малины. Она уже была на пути к дому, и вот чего ей в голову втемяшилось, что она повернула и пошла обратно» (Боброва)

.

Другие информанты сразу заявляли:

А! Дак это Зина, Зина ушла за малиной в лес, да увело ее, да не знает, где водило! Дак неделю, кажется, не было дома. Искали. (Завадовская).

Обнаружили исчезновение на следующий день. Подняли всю деревню:

Дочки приехали. Всю деревню, всех мужчин, и всех — вот дачники были — всех поднимали. Мы весь лес кругом и всё прочёсывали. Не могли найти её (Мылова).

Дочь ее рассказала:

Обратились в воинские части, в милицию, солдаты помогали. <...> Через три дня уже милиция отказалась искать. Нужно уже на всесоюзный розыск подавать. И тогда, уже почти отчаявшись, обратились к «знающим» людям. Нашли тут адрес. В Кенду ездили. Они в Кириллов ездили, какой-то там, в общем, знающий, видимо, по лесу. А потом, потом в Остров, третьего уже. И когда к третьей-то, к третьей-то съездили, дак поехали оттуда — все четыре колеса на выстрел. То есть все четыре колеса у машины лопнули.

Каждый раз мы задавали один и тот же вопрос:

<Почему никак выйти не могла, если даже деревню видела и дочку, как та кричала, слышала?>

Это водило ее.

<Кто водил-то?>

Кто! Водяные, леший ли какой ли» (Завадовская). «Видимо, он ее не допустил до деревни» (Боброва). «Видимо, не отдавал кто-то её там» (Мылова).

Сама Кузьминова сказала так:

Не знаю. Как ни пойду, а все в одно место приду. Кругом ходила. Иду, иду, на дорогу на большую вот выходила по просеку. И бывала раньше, а обернусь, дак дороги не увижу <неразб.>, дак к этому месту и приду.

А Антонина Васильевна, которую я встретила в поле, мне рассказывает:

Ну а потом я у ее спросила... Я, говорю: «Дак ты как, — говорю, — этот... кто с тобой был, ты ходила». — «Дак одной, никого, никого со мной не было». Он, видимо, ей не казался, лесовой».

И потом поведала о том, как они с подругой (Марией Макаровой, которую в Ухтоме зовут «Марьей-кудесницей») и с дочкой Кузьминовой сами пытались ее найти:

«Вот Маша и говорит: «Дедушко лесовой, скажи уж, подай какой знак, уж если Михайловна жива, дак...» Вдруг по дереву как дятел три раза... Но потом Маша Макарова и говорит: «Пойдемте сходимте к завору ввечеру, может, чего, и хлеба положим на пяту у завора... А там дальше у кладбища первый завор, а туда дальше есть второй, дак вот мы собирались ко второму завору». В итоге Маша Макарова не пришла, и они были вынуждены идти вдвоем. «Подошли, я говорю: «Валя, давай закрестимся мы». Ну, я три круга сделала. Встала в круг. Вдруг услышали как будто топот лошадиный. «Валя, — говорю, — слышишь?» Она говорит: «Чево?» Постояли мы в том кругу, постояли, а потом расчертились в обратную сторону и пошли домой». Неудачу Боброва объяснила так: «Вот и не надо было у нее спрашивать... Чего бы уж дальше было, а я испугалась».

Закончилось все тем, что Кузьминову нашли лесники.

Оказалось, что тексты выстроены по особой, схожей схеме, которая позволяет проследить несколько интерпретационных уровней при толковании события «пропал человек», что в свою очередь дает нам представление непосредственно о поведенческой модели в данной ситуации, которая по структуре своей иерархична.

В обобщенном виде модель эта такова:

Когда что-то случилось, мы:

1. Обращаемся к тому, что принято, опираясь на поведенческий стереотип. Обычно это те средства, к которым мы прибегаем в нашей обыденной, повседневной жизни; то, что ежедневно проверяется эмпирически, но, как оказывается, действует не всегда. В данном случае, как только обнаружили пропажу Кузьминовой, подняли всю деревню и милицию с военными позвали. Милиция на третий день отказалась искать. «А потом уже, правда, отчаялись. Думали, что уже её в живых нет» (Мылова).

2. Тогда мы начинаем рефлексировать и строить цепочки закономерностей, основываясь уже на своем личном опыте. Люди начали вспоминать, как и при каких обстоятельствах уходила Кузьминова из дому: «Ну, я говорю… Чё она в лес-то пошла? Дак я ей говорила, что у меня в огороде-то малины полно. «Не ходи ты, не ходи. У тебя давление, слышишь худо! Не ходи в лес, ориентируешься худо». А она ей говорит: «А куда меня леший унесёт? <Смеётся.> Вот так. И унесло». Боброва сказала мне: «В лес только надо идти, перекрестясь. <А Зина не перекрестилась разве?> Не знаю, она говорит, что <пауза> кто-то на нее худо поглядел». <Смеется (!!!)>

Другая информантка рассказала, что соседка Кузьминову спрашивала: «Че ты, говорит, одна пойдешь-то? Одна? Ну да хоть это, не заблудись-то». «А та: «Куда меня леший унесет?» Сама так грубо сказала. И ушла». (Филатова). В интонации информантов явно угадывается упрек, указание на то, что Кузьминова сама навлекла на себя беду неправильными словами. И получила сполна. Теперь причина События ясна, но вот проявленная природа этой причины доказывает несостоятельность мер, предпринятых ранее, а просто выявление причины не дает пока возможных выходов из затруднительной ситуации. (Кстати, про потерявшуюся девочку информантка сказала так: «А эту девочку, дак, наверное, тут прибрали такие разбойники, были тут ребята, все слухи ходят такие по Ухтоме, прибрали ее, убили...» (Корягина) — В данном случае причина объясняется в категориях профанного, того, что относится к миру людей).

(Первые два пункта можно проиллюстрировать цитатой из романа Г.Г. Маркеса «Сто лет одиночества». Однажды Урсула отыскала кольцо, которое вся семья Буэндиа не могла отыскать. «Объяснялось это очень просто: пока все остальные беспечно расхаживали по дому, Урсула всеми оставшимися у нее четырьмя чувствами (она была слепа) следила за любым их движением, чтобы никто не мог захватить ее врасплох; вскоре она открыла, что каждый член семьи, сам того не замечая, ходит изо дня в день по одним и тем же путям, повторяет одни и те же действия и произносит в одни и те же часы почти одни и те же слова. Следовательно, потерять что-либо Буэндиа рисковали лишь в том случае, если привычный распорядок нарушался». В данном случае привычный распорядок нарушился по вине пропавшей: сказала то, что не следует.

3. Тогда остается последнее средство — обращение к тому, к чему прибегают не так часто, что требует знания и с чем нужно уметь обращаться — к мистическому объяснению случившегося. В этом случае мы либо сами инициируем деятельность (пошли на завор), либо обращаемся к авторитетам, выполняющим роль посредников между миром профанным и миром сакральным (поехали к «знающим людям»). И тогда уже почти очевиден тот факт, что все случившееся — не человеческих рук дело:

«Кто её там держал, кто водил? Может, не съездили, дак, может, ей не выйти было бы оттуда... А нашли уже вот после того, как они съездили вот опять к бабушке» (Мылова).

На пятый день, проходя мимо магазина, увидела на скамейке шесть бабушек, ожидающих машину с хлебом. Уловив всю ценность момента, я разговорилась с ними. Когда я задала свой дежурный вопрос про Кузьминову, сначала все поумолкли, а потом как прорвало:

Она пошла не благословясь, дак не благословясь и унесло ... За ягодами и за грибами можно так уйти, что не вернуться... Вот соседки-то подумают, дак и уйдешь, дак и не знаешь... Запросто можно укружиться...

Незадолго до отъезда в разговоре с Макаровой выяснилось, что бабушка Кузьминовой была «знающей» и «делала на хорошее».

Выше мы проследили так называемое Событие первичного уровня, в то время как сами тексты тоже являются Событием, но уже вторичного уровня. Попробуем проанализировать уровень организации этих текстов с точки зрения того, что и кому рассказывается, зачем, как и, самое главное, для чего. В контексте этого уместна цитата из работ Б.Н. Путилова : «Былички многое дают для понимания путей сложения традиции фольклорного рассказывания — искусства нарратива. Существенная особенность их сюжетики — типовой характер, повторяемость. Лишь при самом поверхностном взгляде рассказы эти воспринимаются как «единичные», «исключительные» истории. На самом же деле все они оказываются вариациями устойчивых сюжетных тем, постоянно реализуемых во множестве текстов, и темы эти восходят к общеславянскому фонду и имеют параллели в фольклоре других народов».

Рассказывается про то, как пропала Зинаида Михайловна Кузьминова, 1926-го года рождения, про то, как ее искали и нашли. Если рассматривать тексты с точки зрения их структуры, можно вычленить два слоя: слой конкретики, и следовательно, присущую ей вариативность, и базисный слой — то, что объединяет эти тексты. Конкретика проявляет себя тем, что каждое повествование обладает рядом своих особенностей, в том числе и интонацией. Мылова, секретарь сельсовета, подчеркивала свою не последнюю роль в организации поисков пропавшей, так как ее статус обязывает брать на себя ответственность в подобных экстренных ситуациях: «А тут она, в общем… Я тогда главой работала. Мы её искали, я дочек вызывала. Вот тут мы всех, тут у меня актив женщин, это, всех обзвонили, по улицам всех уговаривали, вот все ходили». Рассказ Томаровой, дочери Кузьминовой по естественным причиным более эмоционально окрашен, чем другие. Большую часть рассказа Бобровой занимает повествование о том, как они ходили к завору, и в свете этого Боброва выступает как непосредственная «соучастница» Кузьминовой, как действующий персонаж, стоящий скорее по ту сторону (Мылова и все остальные соответственно — по сю сторону). Интересно то, что рассказ самой Кузьминовой лишен какой бы то ни было мифологичности и по своим характеристикам его можно сравнить, например, с рассказом о том, как я вчера потерял зонтик, а мама, спасибо ей, нашла его под кроватью. Этот феномен можно объяснить лишь в том случае, если предположить, что вследствие традиционного (в смысле архаичного) запрета непосредственный участник такого События не вправе распространяться на тему того, что он видел или кого он видел; нежелательны даже просто какие-то предположения на этот счет — их сделают за него другие.

Базисные характеристики проявляются в устойчивых фигурах речи, в построении высказываний и, наконец, в схожей для всех текстов схеме: предыстория, с чего все началось — здесь неуверенно или, наоборот, решительно выдвигаются гипотезы, объясняющие причины; дальше идет описание всех предпринятых шагов по спасению, причем о том, что ездили к «знающим» людям, некоторые информанты предпочитают говорить очень кратко; и развязка, причем подытоживание как таковое чаще всего отсутствует. В лексическом ряде преобладает употребление безличных форм глаголов: водило, унесло: «да увело ее, да не знает, где водило!»; «... Это легенда такая идёт, что вот это всю жизнь, водит да там уводит…» (Завадовская); «А тут много водило. Вот моя бабушка, она, короче, тоже пошла в лес, там их много пошло, ну вот, и их начало водить. И когда, — ну, их водило очень долго, — они додумались: надо одежду перевернуть на себе всю, и одеть. И тогда, этот, можешь выйти только» (Романова, Маркова). Возможно, объясняется это тем, что, несмотря на относительную персонификацию потусторонних сил, отождествление их с «хозяевами» и «духами», наличие разнообразных описаний их внешности, в сознании носителя традиционной культуры они все же остаются именно сверхъестественными силами, которые в силу их природы не подлежат полной оформленности. С другой стороны, называние этих духов «по именам» совсем не приветствуется, потому что «дедко лесового никогда не надо вспоминать, тогда он и ничего худого не сделает» (Мосина 1921). (Из материалов прошлой экспедиции.)

Часто случалось так, что, отвечая на наши вопросы, информанты использовали множество оговорок, будто бы боялись брать на себя ответственность за сказанное:

«Зина да, Зина пропадала, вот как она нашлась, я не знаю, неделю, кажется, целую ходила, вот ходили кто куда ли, нет ли, к какой старушке, но она вышла, я забыла, как она оттуда вышла» (Корягина); «А вот говорят, там беды да всё — так надо сходить куды тогда. Это кто-то знает чё-то, дак чтобы хозяин любил. Это к колдунам. Надо сходить. Вот» (Завадовская).

Зачем же это нам рассказывали все эти истории? Наверное, потому что мы спрашивали (любопытно, как бы выглядело то же самое Событие в тексте и сам текст События, рассказанный, например, Мыловой той же Бобровой). Но есть и другое зачем, другая причина — как раз то базисное, что объединяет эти тексты. Былички просто так не рассказываются. Являясь вариациями устойчивых сюжетных тем, они из раза в раз, из года в год постулируют определенное знание, раскрывают суть запретов и правил, принятых в традиционном обществе (как сказки, в свою очередь, обладают дидактивной, поучающей функцией). А то, что такие События, как пропажа Кузьминовой, периодически случаются, доказывает необходимость еще и еще раз, апеллируя к достоверным фактам, проговаривать эти постулаты вслух, и не только для слушателя, но и для себя самого, чтобы, не дай Бог, вот так же в лесу неделю не плутать.